Племя Тигра - Страница 31

Но они спустились.

У основания нижней скалы громоздилась куча оленьих туш.

Она шевелилась – большинство верхних были еще живы.

«Вот и вся любовь… – оторопело пробормотал Семен. – Вот и вся любовь…»

До них было не больше полусотни метров. Безумные глаза, высунутые языки, обломанные рога…

В основном важенки. Самцы в нижнем слое.

Они не летели с обрыва в пропасть, как это изображают в книжках про охоту первобытных. Они валились сюда, не в силах удержаться на склоне. Наверное, мало кому повезло сразу свернуть себе шею – олени хорошо ходят по горам.

Первых раздавили те, кто свалился следом. Верхних прикончить некому. Торчат кости переломанных ног…

Господи, разве олени могут издавать такие звуки?! У них же, кажется, нет голосовых связок!!

Вон тот пытается встать – совсем молодой олешек. Не может – у него придавлены задние ноги. А вот у этой сломаны обе передние – задирает круп, мотает головой, блеет…

Чуть в стороне, у воды, два незнакомых хьюгга свежуют оленью тушу. Еще двое ломают ветки кустов на склоне, вероятно собираясь разжечь костер.

Семен опустился на корточки, прислонился спиной к корявой поверхности камня, закрыл глаза: «Их тут немного – сотни полторы, наверное. А может быть, две. Наверняка большинство протухнет и сгниет. А белая дрянь на склонах – это кости. Много костей. Это здесь не первый раз. И тропа сюда протоптана. По местным меркам, наверное, целая дорога…

Но как же так?! Как такое может быть?! Ведь никто их не пугал, не загонял на обрыв! Животные же как-то умудряются чувствовать опасность! Как-то… Умудряются… Да ни черта они не умудряются! Главное, чтобы пошел первый, а уж остальные за ним!

Все предельно просто, все в строгом соответствии с законами природы. Олени тут ходили, может быть, тысячи лет – вон какие тропы протоптали на камнях. А район сейсмоактивный – на одном из склонов произошел обвал или оползень, обнажились скалы. Две-три оленьих тропы ведут теперь на спуск, с которого возврата нет, только сверху-то этого не видно. Ну, а те, кто ступил на него, уже не поделятся впечатлениями. Кто-то, может быть, и повернул бы назад от края первой скалы, да сверху уже напирают следующие… И пошло-поехало… Можно поаплодировать наблюдательности и изобретательности хьюггов. Там – наверху – они своими каменными пугалами чуть-чуть подправляют маршрут идущих оленей – и все дела… Но почему, черт побери, они не могут добить раненых?! Ведь это же невыносимо!!»

Он зажал уши и откинул голову назад, тюкнувшись затылком о щербатый камень. Боль физическая как бы притупила боль душевную. «Кажется, это называется эффектом торможения, – горько усмехнулся Семен. – Мне представляется невероятной жестокостью, что охотники первым делом не добили раненых. А на самом деле это, наверное, предрассудок „белого“ человека – не более. Они и не собираются их добивать – ни сейчас, ни потом. А зачем? Пусть хрипят, кашляют и ползают день, два, три… Пусть радуют человеческий глаз и слух – добытое, но живое мясо, которое никуда не денется. Живое, оно дольше сохранится, дольше не испортится… Ты что, Сема, не знал, что так бывает? Не читал о том, что такое загонная охота? Помнишь упоминание в какой-то статье о бизоньем кладбище? Его раскопали археологи где-то в Америке: за один раз в пропасть попадало несколько тысяч бизонов (это тебе не жалкая кучка оленей!), и остатки нескольких туш имеют следы разделки человеческой рукой… Можно, конечно, предположить, что это было стихийное бедствие…

И не надо злиться, не надо беситься, Сема! Не надо! Тебе очень хочется встать, взять посох и начать крушить длинные черепа этих ребят? До судорог хочется! А собственно, почему? Вспомни лучше подвиги белого человека! Вспомнил? Что там расстрел тех же бизонов из вагонов проходящего поезда – это мелочи…»

Ни воспоминания, ни отвлеченные рассуждения Семену не помогали – находиться здесь он не мог.

Ему повезло: конвой не задержался возле копошащейся груды. Забрав несколько окороков, отрезанных от туш вместе со шкурой, хьюгги двинулись вниз по ручью. Похоже, приближался конец пути.

Глава 4. День рожденья

Во второй половине дня процессия свернула в один из левых притоков. Через пару километров стены неглубокого каньона раздвинулись – и, как говорится, «взорам путников открылась…». Как это назвать? Поселение? Деревня? В общем, место жительства. Плоское дно долины, шириной метров сто, испещренное следами жизнедеятельности человека: в траве протоптаны тропинки, кустарник, теснящийся к руслу, выломан так, что остались только пеньки да самые мелкие веточки. В нескольких местах ручей подпружен завалами камней. В одной из таких запруд Семен заметил лошадиную тушу – выпотрошенную, но не ободранную и придавленную сверху булыжниками. Дальше виднелись две треноги в рост человека, на которых было что-то подвешено, судя по обилию мух – куски мяса. Кроме того, на правом (левом, если смотреть снизу вверх по течению) берегу стояло три сооружения, похожих на небольшие шалаши-вигвамы, покрытые шкурами. Впрочем, один из них был явно нежилой и представлял собой почти голый каркас. Основная жизнь, вероятно, происходила на левом, восточном, берегу, на пространстве между ручьем и десятиметровым известняковым обрывом, ограничивающим долину. Судя по всему, это была высокая цокольная терраса, в основании которой породы оказались более мягкими и были размыты водой, когда местный базис эрозии был выше. В итоге образовалось нечто вроде длинной ниши высотой от двух до пяти метров на выходе и примерно такой же глубины.