Пока он покойника изображал, я оголодал совсем и одежку изодрал вконец, да и ботинки почти развалились. В общем, дошел, можно сказать, до ручки. Пришлось подобрать палку попрямее, обстругать на манер копья без наконечника и отправляться в степь…
Да, совсем забыл! У меня же после той аварии и переброски что-то в мозгах повредилось. Сначала голова временами жутко болела, потом, правда, почти перестала. Так вот: как говорится, «что-то с памятью моей стало…». В том смысле, что я вроде как приобрел способность без особой натуги вспоминать все, что хоть раз читал, видел или слышал – даже в раннем детстве. Мало того, обнаружилось, что я могу вступать в мысленный контакт с людьми и зверушками. Не то чтобы разговаривать, но как бы понимать, проникать в сознание, что ли… И они меня понимают. Первый раз чуть зайца руками не поймал – почти «уговорил» подойти. А когда Бизон немного очухался, совсем смешно было: он на своем языке говорит, а я на своем, но вроде как друг друга понимаем. Потом, когда я ваш язык выучил, такого контакта уже не стало: или язык, или телепатия, а то и другое вместе никак не получается.
А еще, после того как ваши люди меня чуть не пристрелили, я себе посох сделал – палку мою любимую. Вообще-то она называется «короткий боевой шест». Я с такой штукой с четырнадцати лет заниматься начал – тогда мода на восточные единоборства только появилась. По чуть-чуть я много чем занимался: боксом, самбо, дзюдо, каратэ-до, тхеквондо. Но все как-то несерьезно, а вот с посохом, считай, так с тех пор и не расставался. Всяких школ и стилей перепробовал массу, но ни в одной серьезным мастером так и не стал – честолюбия спортивного не хватило, да и интересы другие со временем появились. И вот, поди ж ты, пригодилось! В общем, на первую охоту я отправился с двумя палками – одна копье изображала, другая – боевой посох.
Самое смешное, что олешку я достал: выбрал молоденького бычка и уговорил подойти на бросок копья! Правда, у самого при этом чуть «крыша не съехала». Ну, завалить-то сразу не завалил – пришлось полдня идти за подранком. Шел-шел, все ноги стоптал, пока он не лег. Я уж добивать собрался, как откуда ни возьмись набегает здоровенная волчица и моего олешку хрясть по горлу! Я от обиды позабыл, что почти телепатом заделался: ну, и «сказал» ей, что, мол, нехорошо она поступает. Только она извиняться не стала… Пришлось от нее посохом отбиваться. Дело, конечно, безнадежное: куда с такой зверюгой тягаться – смешно даже. Только мне дико повезло, а ей нет: как-то так получилось, что я ей клык выбил, и она им подавилась. В общем, вместо одной сразу две шкуры добыл.
Только на этом те приключения не кончились. Пока я возле туш возился, новый персонаж объявился: волчонок. Его мамаша вроде как на большую охоту вывела, но он отстал, когда она рывок на моего оленя делала. Со здешней цикличностью я до сих пор не разобрался, так что не могу сказать, какого он года помета, да и, собственно, не знаю, когда тут волчицы рожают. В общем, он довольно самостоятельный был, почти взрослый. Не то чтобы мы с ним подружились, но он стал за мной ходить. Не как собака, конечно: иногда по несколько дней не показывался, но был где-то рядом и еды не просил – сам охотился на всякую мелочь. Как я понял, идти в стаю ему было еще рановато, и нужно было находиться возле кого-то взрослого и сильного.
Перетаскал я кое-как шкуры и мясо в свой лагерь, стал обрабатывать. Ох, и намучился! Сначала мездру сдирать начал… Только ты никому не рассказывай, как сам я – Семхон Длинная Лапа – собственноручно мял шкуры и шил себе первую рубаху!
Он скосил глаза на слушательницу и обнаружил, что Ветка давно спит, используя его грудь как подушку. «Ну, вот: рассказываешь-рассказываешь…» – собрался обидеться Семен и попытался осторожно избавиться от груза, подменив себя комком оленьей шкуры. Однако ничего не вышло: Ветка открыла один глаз и тихо простонала:
– Ну-у-у, Семхо-он! А дальше?
– Слушай! – смирился Семен. Вообще-то лежать ему было удобно: спешить никуда не надо, а вспоминать события недавнего прошлого даже приятно. Кроме того, он боялся, что если Ветка проснется, то опять захочет заниматься… А ему уже давно не 18 лет. Хотя с ней он почему-то демонстрирует прямо-таки чудеса сексуальной активности. У девочки природный талант раз за разом «превращать мягкое в твердое». Или, может быть, все дело в нем самом? Странно: такое бывало, пожалуй, лишь во времена юношеской гиперсексуальности – чтобы всю ночь до утра, а утром снова…
– Так вот: справился я таки со шкурами. Рубаху себе сшил из волчьей, а из оленьего камуса изобразил тапочки вроде мокасин. И жить сразу стало лучше, можно сказать, веселее. Я даже как-то раз решил устроить сольный концерт и спеть парочку боевых песен своей молодости. А петь я люблю громко, особенно когда меня никто не слышит, потому что фальшивлю. Не сильно, конечно, фальшивлю, но все-таки. Галича попел, Кукина, Клячкина, Городницкого, Дольского, Макаревича, Шевчука и еще кое-кого. А когда до Высоцкого добрался, тут Бизон не выдержал и восстал из мертвых: очень, говорит, сильное заклинание. Восстать-то он восстал, но продолжал считать себя мертвым. И мне доказывал, что я ничем не лучше. У него получалось, что оба мы мертвецы, только он неумерший, а я оживший. В общем, нам обоим рядом с людьми, живущими в Среднем мире, делать нечего. Чтобы вернуться в племя, нужно или умереть как следует (чтобы потом воскреснуть в детях), или уж ожить по-настоящему.
Настолько он мне мозги запудрил этими живыми мертвецами и мертвыми живыми, этими вашими мирами Нижним, Средним и Верхним, которые как бы прошлое, настоящее и будущее, но существующие одновременно в одном и том же месте… Настолько он меня загрузил, что я готов был на все что угодно. В общем, выяснилось, что ему для воскресения нужно быть похороненным в могиле, накрытой лопаткой свежеубитого мамонта. Смешно, да не до смеха: нам что, так и жить вдвоем в лесу до скончания века?! Пришлось основательно «почесать репу».